Обаянию этого человека нет предела. Он
может себе позволить петь сколь угодно заумные тексты, переделывать
аранжировки старых песен до блеклой неузнаваемости – ему простят
все. Есть необъяснимая магия в этом тембре голоса, выводящем «Я хочу
быть с тобой», «Гуд бай, Америка», «Тутанхамон», в этих насупленных
бровях, от которых не перестают трепетать восторженные
поклонницы. От
Бутусова ждешь сюрпризов. После окончательного распада в 1997-м
«Наутилуса Помпилиуса» он давал и сольные концерты под гитару,
создавал красочное шоу с «Лицедеями» и детским хором,
экспериментировал с электронщиками «Deadушками».
Но понял, что без группы все
же не обойтись. Так возник «Ю-Питер», выпустивший на днях первый
полноценный альбом – «Имя рек». Соратниками Вячеслава Бутусова по
новому коллективу стали Георгий Каспарян (бывший гитарист «Кино»),
Олег Сакмаров (ex-«Аквариум», «Наутилус Помпилиус») и молодой
питерский барабанщик Евгений Кулаков.
– Что унаследовал «Ю-Питер»
от «Наутилуса»? – «Наутилус
Помпилиус» был создан в таких условиях, когда мы занимались
самодеятельностью. И это просто перешло в такую хроническую стадию,
в то, что называется профессиональной деятельностью. А в данном
случае я осознанно сделал предложение музыкантам с целью создать
коллектив, который, в общем-то, лишен всяких амбиций. В силу того,
что все эти люди на этой кухне, то есть на сцене, уже много лет.
После того как «Наутилус» прекратил свое существование, у меня был
перерыв. И эти три года я обдумывал: нужно мне этим заниматься или
нет? Если нужно, то зачем? Если зачем, то в каком виде? И пришел к
выводу, что нужно объединить усилия мои и Георгия Каспаряна. Дальше
уже возник вопрос о том, что должен быть какой-то состав. Нашелся
барабанщик. И совершенно каким-то мистическим образом появился
флейтист Олег Сакмаров. –
Создание группы «Ю-Питер» началось с череды довольно непривычных
ваших экспериментов с Георгием Каспаряном. На тот момент вы общались
с группой художников и поэтов, которые в этом процессе приняли
активное участие, но сами их фигуры остались как-то в тени. Сергей
де Рокамболь, Евгений Головин – что это за
люди? – Ну, это такая группа
творческая. У них своего рода объединение было под названием
«Драконовы ключи». И де Рокамболь привлекал их для участия в нашем
первом проекте «Незаконнорожденный Доктор Фаустус Пернатый змей». Во
втором проекте – «Звездный план» я уже был опосредованным
участником. Только исполнял вокальные партии уже готового материала.
А «Пернатый змей» мы делали совместно.
О роли
сказок – Новые песни
стали очень отстраненными, очень символическими. Откуда это
возникло? – А это, я думаю,
от слабодушия, от внутренней неуверенности. Потому что, когда
человек уверен, он открыто и просто обо всем говорит. А тут в силу
многих обстоятельств, в том числе социальных, выработалась такая вот
защитная реакция у меня. Не могу я в лоб какие-то вещи говорить.
Вообще я сторонник всевозможных парадоксов, головоломок,
словообразований мудреных. Мне интересно этим всем заниматься. Очень
люблю Борхеса по этой же причине, мне это близко
все. – А своим дочерям вы
часто загадки загадываете да сказки
рассказываете? – Ну, в
общем-то, поскольку у меня три дочери, то есть богатый опыт по
прочтению или по переложению каких-то сказок. Но я человек
неимпровизационного характера. Я не могу вот так сразу сесть и
что-то сочинить. – Если бы
вам предложили сняться в кино, причем не в эпизоде, как уже было в
том же фильме «Брат», а сыграть главную роль, какой жанр картины был
бы для вас предпочтительнее – комедия, драма или, может быть,
боевик? – Думаю, что комедия,
сказка – что-то такого типа. По крайней мере что-то отстраненное от
действительности. Это интереснее. Потому что там есть какие-то
неожиданности. А боевик – это же сплошная предсказуемость, жесткая
прагматичность.
О нелегкости
бытия – Вячеслав,
когда вы выходите на сцену, у вас часто бывает достаточно обреченный
вид... – Бывает иногда. Но я
пытаюсь с этим бороться. Часто накатывает состояние, когда
непонятно: зачем я здесь, что я здесь делаю? Образ Ипполита такой
(смеется). Есть люди, которые могут создавать определенную
атмосферу, в том числе и на сцене, в определенном радиусе своего
действияя – Вы себя к таковым
причисляете? – Иногда я могу
это делать. Но для этого должно быть какое-то легкое ощущение жизни,
без напряжения. А когда я не чувствую этого, то я стараюсь как-то
самоустраниться, чтобы никто не страдал от моего
самоощущения. –
Находясь на сцене, да еще в роли солиста, это не так-то
просто. – Да, поэтому на
концерте я стараюсь свести к минимуму свои функции. Вообще, если бы
на сцене меня посадили бы в какую-нибудь кабину или транслировали бы
из какого-нибудь другого места, это было бы идеально. Я концерт
воспринимаю как общественную нагрузку.
Об
интуиции – За
последние 5 лет ваша творческая жизнь выделывает лихие зигзаги. Вы
экспериментируете со стилями и жанрами. Чем руководствуетесь вы в
принятии таких решений – логикой или полагаетесь на
интуицию? – Мне хотелось бы
развивать в себе такую, так сказать, женскую способность, как
интуиция. Но если женщинам это дано от природы, то мужчине
приходится в себе развивать, выращивать это
качество. О разнице между
конвейером и азартом – Почему
так быстро вы бросали все едва нарисовавшиеся затеи – альянс с
«Deadушками», программу
«Бибигония»? – Сам по себе
эксперимент ведь и заключался в том, чтобы сделать это один раз, и
все. Я сторонник одноразовых проектов, а не конвейеров.
– Вы производите впечатление
замкнутого человека. Насколько это так, любите ли вы
одиночество? – Поскольку я
человек инертный, но впадающий в крайности, то я либо замкнутый,
либо открытый. С большим трудом прихожу в равновесие. Может быть,
потому, что я вдолбил себе, что я Весы и, значит, в каком-то
перфекционистском смысле должен добиваться равновесия. Но в целом –
если я чувствую, что неуместен со своей откровенностью и
открытостью, то просто
ухожу. – Вы азартный
человек? – В целом, думаю,
нет. Но я могу увлекаться. Если мне что-то интересно, могу
заниматься этим делом без сна, без еды.
– Это касается и работы над
альбомами? Вот последнего, например, «Имя
рек»? – Для этого альбома я
писал изначально очень много материала. А потом включил внутреннюю
цензуру и стал отбрасывать все, что имело ненужный, эпатажный,
менторский характер. В других альбомах я позволял себе больше
спонтанного. А вообще процесс написания материала происходит у меня
постоянно. И тексты создаются без музыки, и музыка без слов, и все
вместе. А потом я отбираю тот материал, который у меня уже готов. И,
как правило, на этом этапе рождаются новые идеи.
О целесообразности
памятников –
Испытываете ли вы к себе такое же повышенное внимание фанатов, как и
во времена «Наутилуса»? Телефоны
обрывают? – Если брутально
выражаться, то психов стало меньше. И я этому очень рад. Есть люди,
которые звонят по делу и уместно, но есть те, которые просто
досаждают, им доставляет удовольствие трепать нервы близким,
родственникам. Но это паранойя
уже! – Таких много было
вокруг вас? – С этим нужно
смириться. Но при этом стоит ограждать себя от них. Это такая
разновидность паразитов, которые скапливаются вокруг определенных
мест. У них нюх, из кого можно пососать.
– По образованию вы
архитектор, поэтому вопрос специальный. Многие фанаты вас любят.
Если бы они задались целью поставить вам памятник при жизни, каким
бы вы хотели его видеть, из какого
материала? – О нет, это
абсурд! С точки зрения градостроительства – я жесткий противник
таких вещей (смеется). Все должно быть целесообразно.
О
молодости – Вернемся
к музыке... Все были очень удивлены, что на юбилей «Наутилуса» в
Москве не собралась
группа... – Поскольку я и не
хотел собирать группу, считая это профанацией, то и никакого юбилея
не планировалось. Это была идея организаторов – сделать грандиозное
шоу. И я купился, пошел по пути ублажения меркантильных интересов
коллектива и своих. Хотя, по сути, я был против этой тупой идеи –
завлекать публику под вывеской сбора группы. Да и юбилей какой-то
фиктивный – некто посчитал, что группа существует 20 лет, но этого
толком никто не знаетя Неубедительное мероприятие.
– Какой этап существования
«Наутилуса» был для вас самым
интересным? – Самый первый.
Не тот, конечно, который в институте был, на уровне художественной
самодеятельности, а этап псевдоновой волны в 1985–1987-х – мне он
нравился. Все делалось с энтузиазмом, без обязательств. То, что мы
делали, было спасением от снивелированной серой действительности,
которая висела над головами.
– А кто придумал в середине
80-х вам военный имидж – с орденами, с
галифе? – По сути, это была
имитация глэм-рокеров, которые популяризировали новую волну на
Западе. То есть мы видели, что это такой псевдоромантизм –
всклокоченные «дюран-дюрановские» волосы, средневековый или военный
антураж: ордена, сапоги. А изначально, в более ранний период, на
концертах мы были похожи на таких карибских пиратов – покупали
какие-то тряпки, красили их в тазиках, страшное было зрелище...
Потом это выродилось в эстетику милитари, потому что мы захотели
быть более сдержанными, менее веселыми. Пошел период выработки
идеологии. – И вновь костюмы
создавали сами? – Да,
ботфорты в ТЮЗе, помню, взяли, галифе перекрашивали из обычных. То
есть все подручные средства
использовали. – А ваш
знаменитый орден как тогда
возник? – Его кто-то из
брошки сделал. Потом уже нам всю эту бижутерию просто
дарили. – В 87-м году
выступление «Наутилуса Помпилиуса» на знаменитом рок-фестивале в
Подольске произвело настоящий фурор. Чем запомнилось вам это
событие? – Самым большим
событием в Подольске для нас было выстоять там очередь в винный
магазин. Оказалось, что это более значительное событие, чем сам
фестиваль. – Но там же
случился казус. После триумфального выступления «Наутилуса» вы вышли
на сцену вместе с Настей Полевой. Правда ли, что вас тогда закидали
яблоками? – Ну, что-то такое
было. Это из серии предвзятого отношения публики к исполнителю. Это
даже не курьез, это вообще такая вещь неприятная. Сразу начинаешь
делать определенные выводы. Предвзятое отношение – это вообще плохо,
не должно быть такого. Нужно все-таки в восприятии любого явления –
музыкального или нет – от сердцевины идти, не довольствоваться
поверхностным впечатлением.
– Вас это сильно тогда
смутило? – Нет, не сильно.
Понятно же, что это все издержки производства такие. Но мне было
очень обидно за Настю. Я вообще с трудом и болезненно переношу такое
несправедливое отношение к людям, которых знаешь с хорошей стороны.
Об Алле
Борисовне – Правда ли, что во
время записи альбома «Князь тишины» Алла Пугачева давала вам
импровизированные уроки вокала прямо в студии?
– Альбом мы писали в ее
студии, где Алла Борисовна была полноправной хозяйкой. И один раз
зашла на студию, увидела, что мы пишемся, и стала Кальянову,
звукорежиссеру, что-то там объяснять. Он, в качестве такого
конвертора, что-то начал объяснять мнея А я мучился, как всегда,
потому что у меня специальной подготовки нет, я пою такя на
интуитивном уровне. И вот мне начали объяснять, как это сделать, не
пыжась, не тужась, не корячась. Я, естественно, ничего не понял. И
тогда она подошла к микрофону и начала демонстрировать. А Кальянов
записал это все. И при окончательном сведении голос Пугачевой
остался в записи, его можно услышать в песне «Доктор твоего тела».
Вот, собственно, и все. Если
бы – Если б можно было
прожить лет 20 заново, что бы вы изменили в своей
биографии? – Я пытался
ответить на этот вопрос и пришел к выводу, что это означает обречь
себя на такие же 20 лет, что совершенно бессмысленно. Другого пути
нет. Все, что ты хочешь изменить, – впереди. Движение возможно
только в эту сторону.
Владимир Преображенский
Постоянный адрес этой статьи:
http://www.rgz.ru/arhiv/11.09.2003/txt1.html
|